Они вышли из порта, только глянул рассвет,

Море нежилось тихим прибоем.

Только чайки л чём-то кричали им вслед,

И тревожно кружили над морем.

Лодка шла на норд-вест, на намеченный курс,

Выполнять боевую работу.

И на солнце сверкая грозным именем Курск ,

Уходила в глубокую воду.

Чёрные ленты, а них якоря,

Любят матросы, знают моря,

Прямо за бортом в дымке морской,

За горизонтом берег родной.

Но внезапно беда, и спасения нет,

Страшный взрыв, тьма, заклинило люки,

Лишь отчаянно бьётся девятый отсек,

Издавая прощальные звуки.

Не спастись нам, ребята, больше воздуха нет,

Нас раздавит сейчас перегрузка.

Так услышьте ж, кто может, последний привет,

От матросов погибшего Курска .

Водные толщи рушат наш борт,

Прощайте навеки, дом наш и порт,

Чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка здесь не лежит.

Где чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка здесь не лежит.

Передайте же волны родной стороне

И морскому андреевскому флагу,

Хоть погибли мы здесь на безжалостном дне,

Но мы помнили нашу присягу.

Передайте любимым, родным и друзьям,

Неприкасаемые, Гарик Сукачев – Гибель Курска

Em H Em

Они вышли из порта, только глянул рассвет,

Am C H

Море нежилось тихим прибоем.

Em Am

Только чайки о чем-то кричали им вслед,

C H Em

И тревожно кружили над морем.

Лодка шла на норд-вест, на намеченный курс,

Прямо за бортом в дымке морской,

H Em

За горизонтом берег родной.

Но внезапно беда, и спасения нет,

Страшный взрыв, тьма, заклинило люки,

Лишь отчаянно бьется девятый отсек,

Издавая прощальные звуки.

Не спастись нам, ребята, больше воздуха нет,

Нас раздавит сейчас перегрузка.

Так услышьте ж, кто может, последний привет,

От матросов погибшего Курска .

Водные толщи рушат наш борт,

Прощайте навеки, дом наш и порт,

Чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка здесь не лежит.

Где чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка здесь не лежит.

Передайте же волны родной стороне

И морскому андреевскому флагу,

Хоть погибли мы здесь на безжалостном дне,

Но мы помнили нашу присягу.

Передайте любимым, родным и друзьям,

mgizatulin

mgizatulin

Пишу книжку про Окуджава в Калужском крае. Недолго пишу — лет 16. Да и чего там долго возиться — всего шесть лет жизни описать, с 1950 по 1956. Но друзья многие недовольны. Вместо, говорят, того, чтобы про бывшего пролетария писать, ты 16 лет про бывшего учителя пишешь, нанося тем самым непоправимый урон биографии пролетария, о котором точно уже, кроме тебя никто не напишет. Я в оправдание пытаюсь сказать, что и о бывшем учителе никто, кроме меня, не напишет. Во всяком случае так, как я хочу написать.

Ещё оправдываюсь каждый год, что почти уже написал биографию учителя. Осталось самую малость. Максимум 20%. Потом перечитаю, переворошу свой архив и вижу — нет, и там я чего-то недорассказал, и здесь что-то забыл. Нет, оказывается, процентов 30% ещё надо будет дописать.

Опыт моего хорошего знакомого, Юры Норштейна, перед глазами, как он 40 лет делает мультфильм «Шинель». Обожаю Юру, и «Шинель» его обожаю, которую видел в фрагментах шевелящуюся на плёнке на столе, в чёрно-белых, как музыка на рёбрах, тонах.

Но, во-первых, я же не Юра Норштейн — в смысле таланта, а во-вторых, дописать успеть очень хочется.

И вот в последние дни мне стало казаться, что я уже выхожу на финишную прямую. Вот всё уже почти написано, из года в год, из месяца в месяц. Дай, думаю, пробегусь уже напоследок по всему своему архиву, по всем беседам с разными людьми в разные годы, вдруг там ещё какие-то зёрнышки незамеченными остались.

Пробежался.

И понял — написано всего 50% из того, что должно быть. А если точнее, всё надо переписывать.

Это ещё не повод для отчаянья, скажут мне сердобольные друзья. Наверное. Но для запоя достаточно.

Кот у меня уникальный. Он не хочет, чтобы я писал про Булата Шалвовича, про себя и про страну. Или он за глаза мои беспокоится, или вообще за безопасность, но совершенно не даёт работать. Вскочит на стол и сядет перед носом, перегородив собою монитор. Уж как я его только не увещевал. И руками, и ногами. Однажды вышел на балкон и со второго этажа его сбросил. Через две минуты он снова сидел на столе. Первый раз вижу такого необидчивого и преданного из семейства кошачьих. Какой дурак сказал, что собака привыкает к человеку, а кошка к дому. Это абсолютное враньё.

Раньше я думал, что если я выкину его на улицу и закрою все окна и двери, покой мне будет обеспечен. Ничуть не бывало, он всегда находит на одном из трёх этажей какую-то лазейку и через две минуты снова у меня на столе. Сидит, перегородивши монитор, и в глаза мои смотрит. Я пытался его пересмотреть, но больше, чем на 5 минут меня не хватало. Но и он через пять минут обычно меняет своё поведение. Задними лапами оставшись на столе, он передними становится мне на живот и начинает его топтать, массажировать. Это недолго обычно, тоже минут 5-10. Потом он спускается весь ко мне на живот, расклинивается между столешницей и животом и засыпает.

Самое обидное — это вообще незнакомый мне кот был ещё полгода назад. Потом вдруг с оккупированной территории начал потихоньку приближаться, день ото дня сужая круги. Надо заметить, что вся наша домашняя живность к нам с оккупированной территории самовольно пришла. Кроме кошек, в этот список входят куры, индюки, ежи и перепёлки. Неизвестно откуда и неизвестно за что. Наверное, за то, что я под свой сад чужую бесхозную землю прибрал, которую и называю оккупированной территорией. Может быть, они думают, что у нас тут Ноев ковчег?

Жена моя взвыла — их же всех кормить надо! А в мясных магазинах уже с подозрением смотрят, когда мы всякую неделю забесплатно для маленькой собачки неподъёмными баулами еду от них выносим. Да, собачку мы завели сами, чтобы детям было нескучно, и через неделю у нас поселилась ещё и кошачья семья.

А к моменту, когда этот рыжий облюбовал наш дом, у нас уже несколько кошек с выводками было, на всех этажах. И мы, конечно, со всей присущей нам строгостью даём понять новому соискателю, что свободных номеров нет. Что, мол, баста! Поищи себе других дураков. А он нам всем видом своим даёт понять, что домыслы наши ему оскорбительны, он и не смотрит в сторону нашего дома. Он так просто ходит по оккупированной территории и ещё неизвестно, у кого на неё больше прав.

Самое поразительное, что других дураков он нашёл уже давно, но они его чем-то не устраивали. Соседки наши, две приятных англичанки, кормили этого проходимца, поили и ошейник ему красивый купили. Но он, почему-то, даже не вытерев салфеткой рта после их яств, и не сказав спасибо, стрелой летел к нашему дому. И методично сужал круги. Если мы встречались глазами, он не смущался, а всем своим видом давал понять, что если я там деревьев насадил, это ещё не значит, что я землю эту купил.

Потом он как-то на веранде оказался, но так скромно, так ненавязчиво, что выступать с моей стороны было бы мелочностью и шариковщиной. Наконец, однажды мы его обнаружили в доме. Жена моя, женщина слишком добрая и чтящая законы гостеприимства, застеснялась и предложила ему кусочек колбаски. Он есть не стал. Он долго ещё ничего у нас не ел, есть бегал к англичанкам, демонстрируя нам, что он гордый и самодостаточный. Но всё остальное время он проводил в нашем доме. Для меня навсегда останется загадкой, зачем ему это было надо. Тем более, что к тому времени, как он поселился, кошек у нас уже не было. Один только чёрный кот, с которым новичок стал вести смертельные бои за место под солнцем. Солнцем был я. И новичок выиграл право жить на втором этаже, там, где я.

После этого он в первый раз вскочил мне на стол, загородил собою монитор и посмотрел мне в глаза. И перестал ходить на ланч к англичанкам. А я перестал думать о себе, как о венце природы. Способным кого-то приручить или научить. Но я не грущу, а если вдруг случится, он бодает меня своими несуществующими рожками до тех пор, пока я не пригрожу ему снова выкинуть с балкона.

Он за мной ходит и бубнит:

— Душа у тебя бессмертная, а ты всё неправильно делаешь. Душу свою бессмертную пачкаешь.

Я сразу в панику — опять чего-то запачкал, а ведь давно уже маме обещал не делать этого.

А тот не успокаивается:

— Ты должен делать всё не так.

— А как?

— Иначе. Ты должен помнить, что душа твоя бессмертна.

О да, я этого забыл. Нет её. Нету никакой души.

Да, я всё в своей жизни делал от души, не подозревая, что её нет! Очень вкусно было! Даже умирать не хочется!

Я-то про себя всё хорошо знаю. И про душу не надо мне врать. Это немножко углерода, немножко водорода, и кислорода, конечно тоже чуть-чуть. От грифеля в карандаше отличаюсь только разным отношением к кислороду.

Иногда нет-нет и задумаюсь о своём брате, грифеле карандашовном и плачу — он честнее.

Обожаю шахматы. Сам я не слишком большой специалист в этом предмете, но хватает, чтобы иногда лекции платные читать и ещё уроки подрастающим стратегам преподавать, беззащитно улыбаясь в сторону налоговых органов.

Рассказываю, что шахматы — это очень интересно. Это — как игра в войнушку. Здесь — твои соратники и единомышленники, там — враги, мерзкие, подлые и кровожадные. Они спят и видят, как бы изнасиловать нашу престарелую королеву. А наши воины — наоборот, евнухи, и воюют лишь для спасения братьев наших во Христе и вообще за спасение человечества. Причём наши солдаты — независимо от того, играю я белыми или чёрными — всё время моются. И молятся.

Ну, сами посудите, как бы выглядел бог, допустивший выигранным сражение тех, что моются неправильно, или молятся не так? Он бы просто себя дискредитировал!

Но, слава богу, во всех сражениях до сих пор победа была только за теми, кто правильные молитвы возносил. И старик, умилившись, всякий раз позволял своим любимым победителям насиловать и грабить своих побеждённых. Или, наоборот — сначала грабить, а потом насиловать. Боголюбивые люди и с этим бывали согласны и никогда не роптали.

А он, там, на небе добродушно посмеивается в свою святую бороду и радуется своему гениальному провидению.

Вот за это я и люблю шахматы. Я ведь не просто так играю — я и моё королевство несём счастье людям. И с нами бог. Он нам напоминает, если мы увлечёмся тупыми изнасилованиями и грабежами, что все мы, пешечные фигуры — братья. А братья, если по-честному, сами нам должны всё отдавать, а сёстры ноги раздвигать.

Некоторые скажут, что не надо нам таких братьев, не надо столько счастья, нам и своего хватало. На что я всегда отвечу честно и сурово — нельзя замыкаться в своём счастье! Неразумные вы, братишки, ничего не понимаете. Мы вас научим. Мы вас всех научим, тем более, что братья у нас на всех 64 клетках шахматной доски. Мы вас научим!

…Эх, жалко, в шахматы я играю слабо…

Я тут на днях заявил в Фейсбуке, что издательство «Булат» имеет непреодолимое желание опробовать новую систему распространения своих книг — а именно — бесплатную раздачу.

Таки да, подтверждаю, что это не белогорячечная истерика была, это так и есть.

Тому есть ряд причин, а том числе и невесёлых. Назовём одну из них, весёлую — светлый праздник Новый год. То есть акция продлится до Нового года.

Итак, подробности для заинтересованных. Открываем ссылку:

и смотрим ассортимент книг издательства. Если что-то заинтересует, звоним по телефону 8(499)1911600 и спрашиваем Айше, которая объяснит, как добраться до склада. Обращаю внимание тех, кто раньше бывал на нашем складе, что адрес склада изменился. Приезжаем и забираем понравившиеся книги.

Это что касается москвичей. Для иногородних и иностранцев электронная почта для связи: idbulat@idbulat.ru

Нужно будет связаться и договориться об оплате услуг почты для пересылки книг. На всякий случай счета для перечисления денег на пересылку книг. Получатель Булат Гизатулин.

1. Яндекс-кошелёк.

410011583164880

Его можно пополнить десятками способов из любой страны. https://money.yandexru/prepaid/?from=ba l .

2. Карта банка «Связной».

2989546439261

3. Сбербанк.

Номер карты 676196000220836572

Пополнение – в любом отделении Сбербанка.

Всё чаще и чаще заставляет меня взгрустнуть прогрессирующая во мне преждевременная, но заслуженная деменция. Мой мозг катастрофически теряет последние остатки того, чем и сразу-то был богом не слишком щедро наделён. Перестаю понимать простые вещи. Не стараюсь уже понимать что-то сложное, пытаюсь хоть как-то тренировать остатки серого вещества пятёркой главных новостей на Яндексе. На шестую новость меня уже не хватит, но и эти-то пять всё чаще и чаще удручают меня своей загадочностью и непостижимостью.

Вот сейчас открыл главную страницу Яндекса, а там третьей главной новостью дня никак недоступная мне суперсенсация:

«Елена Ваенга отметит Новый год в кругу семьи».

Только не подумайте, что я иронизирую, я просто понять хочу. Почему я называю это суперсенсацией? Ну, мне кажется, что если в наше стремительное, как летящий с небоскрёба домкрат и сложное, как теорема Пуанкаре, время эта новость заняла почётную третью позицию среди пяти главных, то, видимо это, действительно что-то из ряда вон выходящее.

Захотелось докопаться до сути — а вдруг они с семьёй где-то в особенном месте собираются попраздновать? Ну, там, внутри лунного кратера или на дне Марианской впадины. Не, оказывается, тривиально и традиционно — на Кипре. Здесь, оказывается, живёт семья певуньи-патриотессы. Тоже ничего удивительного — семьи наилучших патриотов, как правило, в России не живут.

Силился-силился, даже винишка лишнюю баночку оприходовал — всё равно не смог понять, кого эта новость может заинтересовать. Разве лишь тех, кто имел планы на совместный с Ваенгой праздник, а тут вот такой облом.

Но дальше всё пошло ещё хуже. Открывши новость про Ваенгу, я открыл и окончательный моей большой, но малопригодной головушке, диагноз. Там на открывшейся странице чуть правее была ещё пятёрка главных новостей, но уже не общих, а цеховых — новости шоу-бизнеса. И здесь я уже сам себя почувствовал выходцем из лунного кратера или Марианской впадины. Настолько мне не знакомыми оказались имена фигурантов главных новостей шоу-бизнеса.

Первой, а стало быть главной из главных новостей была такой:

«Умерла мама экс-бойфренда Ксении Бородиной».

Каюсь, я не знаю, кто такая Ксения Бородина. Тем труднее меня заставить сочувствовать её бойфренду. Тем более, что он уже экс. А у него, оказывается, ещё и мама была жива.

Пятой новостью было объявлено, что:

«Копенкина прокомментировала новость о беременной любовнице Шаляпина».

Я даже не представлял, что кто-то из многочисленных любовниц великого баса до сих пор может быть жива. Более того, она даже не утратила до сих пор детородного дара. Хотя здесь как раз уже можно не очень удивляться — вон примадонна Пугачёва плодит же.

И всё равно мне непонятно, чем эта новость может быть мне интересна, если только сам я к этой беременности ни сном, ни духом не причастен. Даже если прокомментировала эту новость Великая Копенкина. А последняя из упомянутых видимо, действительно, одно из величайших порождений человечества, если её уже упоминают без имени и инициалов.

В общем, на этом бросил я изучение свежих новостей и принялся искать адреса приютов для престарелых, где персонал не слишком бьёт своих пациентов.

Это было давно. Вот написал и сам подивился — ну, где же давно, когда вчера это было. Позавчера, в крайнем случае. Хорошо, пусть позавчера, я склонен к компромиссам.

Я-то готов — они не готовы. Они говорят: ну, какие тебе позавчера, если вы ещё даже не пели «водки найду» вместо «what can I do». Ну да, никаких Смоков ещё не было, конечно, но из этого же не вытекает, что это было позавчера. Ну, может быть, в полночь в конце концов.

А Смоки, это же современная группа, я тогда уже девушек музыкой совсем перестал завлекать, исключительно на язык перешёл. В смысле разговорчивый стал.

А то было ещё в школе, где я такой странноватый тип в очках с толстыми стёклами был. Ну и конечно, дружелюбный поэтому. Я был в восьмом классе, а мой близкий друг Валера в десятом.

Восьмой класс — это вам не второй, и одноклассники мои уже забыли, что я четырёхглазый, и вообще, я уже пользовался в классе заслуженным уважением. Особенно девчонки меня любили. Но не настолько, конечно, как ближайшего моего друга и истинного арийца по внешности Вадика. Фамилия у Вадика, правда, подкачала — Попик, но девчонки не обращали на фамилию внимания, если только он вёл себя в их фарватере. Бывало, он налетал на мель, и тогда ему говорили, что он никакой не Попик, а наоборот — Жопик.

Вадик класса с седьмого не знал, как записки от девчонок рассортировать и меня помочь просил. Я, изнемогая слюной, ему помогал, памятуя, что арийской внешностью не вышел и мне надо придумать что-нибудь другое. И фамилия моя не намного лучше Попика, если не хуже.

Кстати, совсем недавно узнать довелось, что фамилии наши не так уж и разнятся. По моей нынешней сути, так просто одно и то же. Его фамилия означает, что кто-то из его предков был церковнослужителем не великого роста, а совсем не тем, что вкладывали в свои уста рассерженные одноклассницы. Моя же фамилия просто и без затей возносила славу Аллаху.

Ну, вот, когда я уже стал не «очкастым», а вполне уважаемым в классе мистером, я решил, что можно и дальше карьеру делать и не потусить ли мне теперь среди десятиклассников с другим моим другом. Нет, слова «потусить» тогда не было, конечно, а других я мало помню теперь из тех времён.

— Эээ, — скажет мне недоверчиво придирчивый читатель — Врёшь ты всё! И там у тебя близкий друг, и здесь ближайший! Тем более, десятиклассник и с тобой, мелюзгой, да ещё очкариком!

Ну, чем здесь ответить недоброжелателю? Почему недоброжелателю? Да доброжелатели мне вообще вопросов не задают!

Однако, будучи сам учёным-исследователем, с удовольствием проясню ситуацию. Дело в том, что мой престарелый друг-десятиклассник сам был очкариком! И даже в другом дело. Наши отцы, всех троих вышеперечисленных, сами были близкими друзьями. И брали нас на рыбалку с ночёвкой, когда я ещё даже в школе не учился.

Это было что-то! Ночь, Сырдарья, природа, а пьяным отцам и дела до нас нет!

Валера тогда, сволочь, мой игрушечный трактор утопил, чего я ему до сих пор простить не могу. Он приезжал ко мне в прошлом году сюда на Кипр, так я ему прямо в аэропорту предъяву выкатил.

…А всё-таки я не затем сюда сел, чтобы писать большую повесть. Хотя очень хочется. Но так, накоротке, как-то легче — вдох-выдох, вдох-выдох.

Напоследок об этом — чтобы не забыть — отцы Валеры и Вадика были очень хорошие и добрые люди. С Викентием Алексеевичем, отцом Вадика, я дегустировал его замечательную самогонку, приехавши на несколько дней в Чирчик, в течении трёх суток совсем незадолго до его смерти. Я тогда даже что-то перепутал, и мне показалось, что его новая женщина мне больше подходит. Он повёл себя по-отцовски — бить не стал, просто погрозил пальцем.

Алкоголь забрал их рано — чуть перевалило им за пятьдесят. И теперь моему папе не с кем рыбачить. Но самое страшное — некому о них написать. Слава богу, хоть поплакать о них есть кому пока.

Ну да, ну да, подкатываю я к десятиклассникам, где мой Валера полноценным членом общества, хоть и очкарик.

Его одноклассники, как меня меня увидели, сразу сказали, что я Джон Леннон. Именно так, с ударением на последнем слоге. Я не сразу понял, хороша или плоха прилепившаяся ко мне кличка. Но мне объяснили, что есть такие Битлз. А я в то время всё больше по Окуджава специализировался и про Битлз ни сном, ни духом.

Ну вот, узнал, наконец, что есть ещё и Битлз.

И это очень кстати было. Я ведь чего к ним пришёл — хотел, чтобы они меня как музыканта на школьный вечер провели. У нас иногда такие вечера бывали в актовом зале, но только для старшеклассников. Восьмые классы в этот разряд не попадали.

Там танцы были. А музыку играл наш школьный ансамбль. Завучу говорили, что поют песни прогрессивных борцов с империализмом, за которых, в частности умело выдавали и ливерпульскую четвёрку.

Меня таки провели на очередной вечер. На котором я таки простоял у стеночки, завлекательно посверкивая в бесконечность стёклышками своих несчастных очочков. Но бог бодливую корову в этот вечер обошёл.

Эх, пустили бы меня на этот вечерок десятью годками позже! Но нет.

Вы не сердитесь на меня, друзья. У меня это всё так сумбурно, как конспект у нерадивого студента. Я это потом допишу и перепишу. Сейчас только песня, под которую я стоял у стеночки, млея от счастья. Это не Beatles было, это Shocking Blue было. Песня Venus.

Быдловатый мы всё-таки народ. Несамокритичный совершенно и склонный к паразитизму. Или к казарменному патриотизму. Когда ты всё делаешь строго по уставу, и ничего от тебя не зависит. А ведь потому и не зависит, что ты головой своей не пользуешься и с вожделением ждёшь приказа.

По правде сказать, конечно, это не мы такой народ, а вообще люди. Невзирая на происхождение и цвет кожи, 80% жителей Земли такие. Равнодушные к чужой боли и беспамятные, как табуретка.

Но бог бы с ними, со всеми глупыми обитателями этой безумно красивой и умной планеты. Горько за нас конкретно. Мы ведь всегда особо стараемся выделиться и как народ особый и как особенно обиженный. А я не устаю повторять, что зеркало есть лучший инструмент для улучшения окружающей действительности.

Помню, лет пятнадцать назад сидим мы с хорошим другом, выпиваем, горькими жизненными наблюдениями обмениваемся. И он мне говорит с пафосом:

— Нет, ну как ты представляешь, можно на такую зарплату, какую получают наши учителя, особенно в глубинке, прожить. И чему хорошему с такой зарплатой они могут научить детей?

А я ему отвечаю устало, не отнимая фляжки ото рта:

— Не, Женя, они много получают. Слишком много.

Собутыльник аж поперхнулся от возмущения:

— Да ты знаешь, сколько они получают.

— Точных цифр не скажу, однако много, много, слишком много, надо бы им урезать.

Водка колом стала в горле моего собеседника и тогда я, чтобы не оставить сиротами его детей, пояснил свою мысль:

— Вот ты говоришь мало. А какого же икса тогда они не выходят на площадь? Почему не соберутся и не потребуют? Они же учителя, могут посчитать, сколько денег страна зарабатывает на энергоресурсах. Почему не выйдут на площадь и не спросят, куда пошли эти деньги?

Женя обиженно и озадаченно замолчал.

И сегодня я вспоминаю то время, пятнадцать лет назад. Ведь тогда ещё можно было спокойно выходить на площадь. Не страшно было, что свинтят. Демократия была. Но они не вышли.

Теперь, конечно, времена наступили иные. По площадям не помитингуешь.

Но опять учителя и врачи недовольны. Что-то их не устраивает и в сегодняшнем дне. А я так и не могу понять, что же именно. Разве это не их возили автобусами голосовать за «Единую Россию»? Разве это без их голосов нынешний российский аятолла набирает 86% всенародной поддержки? Нет, всё было именно так, при их активной поддержке. И не понять мне, кого они опять винят во всех своих бедах.

Зеркало-то у каждого дома есть, не так ли?

Я садовник, конечно, известный. Писал об этом уже не однажды и всё равно не устаю. Особенно широка моя известность в узких кругах широкого восточного подлимассолья. Тамошние даже на экскурсии ко мне частенько хаживают. А я всё сажаю, всё сажаю. Всё, что под руку подвернётся, сажаю. Что не подворачивается, специально ищу.

И вот однажды мне мой здешний близкий друг Слава говорит:

— Слушай, я тут такого садовника нашёл! Потрясающих знаний человек. Его, оказывается, весь Кипр знает и уважительно зовёт Мичуриным. Тебе он просто, как воздух нужен!

У Славы участок по периметру стеной затмевающих божий свет чудовищных размеров ёлками засажен. В центре участка сапфировый бассейн, пригодный для пестования олимпийских резервов. Всё остальное газон, если не считать пяти-шести деревьев, примитивных, неинтересных: апельсин, мандарин, гранат, лимон, банан… Зачем ему садовник? Оказывается, нет, очень нужен — и забор с газоном обстригать и вообще.

Они договорились, что Мичурин будет приходить к нему каждую неделю по средам и получать за это 180 евро в месяц.

На этом месте я заметно поскучнел, но Слава поспешил меня уверить, что, зная меня, он уверен, что мне удастся договориться с Мичуриным вдвое дешевле. Я что-то пробурчал в ответ, не давая понять сразу, что и эта сумма для меня неприемлема.

Но Мичурину всё же позвонил. Тот приехал и уже сразу с секатором. Маленький, кругленький с короткой стрижкой в шортах на босу ногу. Глаза Мичурина светились добротой сквозь толстые стёкла очков.

Сад ему понравился, а мой уход за садом нет. Мы ходили от дерева к дереву, и он, ловко орудуя секатором, доходчиво демонстрировал мне мою тупость, убогость и никчемность. Как будто я сам этого не знаю. Стал бы я его звать, будь я не убогим и никчемным.

Хотя, когда Мичурин попытался стрижку винограднику моему поправить, я заслуженного садовника довольно резко осадил. Он, не внимая моим словам, продолжил вивисекцию, и мне ничего не оставалась делать, как попытаться зарезать его собственным же его секатором. Потому, что как обрезать виноградник, я и сам хорошо знаю. Даже лучше, чем он, как я понял. Я вообще много чего знаю и умею, в том числе и в саду. Но с годами мне всё труднее нагибаться, приседать, на коленках ползать, сорняки выдирая и всё остальное.

На Мичурина, как ни странно, мой гнев произвёл благоприятное впечатление. Он понял, что имеет дело не совсем с лохом, но с настоящим садоводом, пусть и не профессиональным. Обладатель растениененавидческого секатора с удовольствием продолжил инспектировать мой сад-огород, не закрывая рта.

Наконец словоохотливый агроном перешёл к приземлённой теме денег. Он сказал, что работы у меня вчетверо больше, чем у Славы, но он, как татарин татарину готов предложить мне свои услуги лишь за вдвое большую сумму, чем платит Слава, то есть за смешные 360 евро в месяц.

Вслух я оценил его благородство и приверженность к родовым корням, но про себя подумал другое. Почему-то в моём воспалённом мозгу промелькнуло видение, что этот обезумевший на почве любви к агрономии Мичурин будет ухаживать за моим садом бесплатно. При торге, конечно, такую цену сразу озвучивать было неприлично, и я предложил, как татарин татарину, шестьдесят евро в месяц. Мичурина эта сумма почему-то не оскорбила. Хотя это странно, ведь я потом доподлинно узнал, что есть дома, где он по пятнадцать евро за час работы получает. А здесь он вдруг моментально согласился работать за шестьдесят евро в месяц. Я понимаю, конечно — как татарин татарину, но не настолько же! Но он уже и сам понял, что продешевил. И оговорил условие, что тогда он будет приходить не в назначенноё время, а когда ему вздумается. Меня это тоже устраивало, и мы ударили по рукам.

Месяца через два Слава мой повинился, что напрасно он, наверное, меня познакомил с Мичуриным. Великий агроном оказался очень необязательным человеком, несмотря на энциклопедические знания в области растениеводства, равно как и во всех других областях тоже. Он, оказывается, редко в среду приходит, как договаривались и то, не к 9 часам утра, а к 10 в лучшем случае. Всё время переносит свой визит на другой день. И каждый раз у него уважительные причины и не просто, а какие-то вон выходящие. То его змея за причинное место укусит, а то тарантул в ухо заползёт.

Я Мичурина потом спрашивал приватно, ну надо ли так изощрённо ум упражнять, ты что, не мог сказать, что у тебя ангина, например? А он клянётся, что всё так и было, и пытается показать мне укушенное место, от чего я резко отказываюсь, заверяя его, что и так верю.

Хотя кто его знает, может он и не врёт. Во всяком случае, я быстро обнаружил, что агроном мой больших способностей человек в поисках небывалых приключений.

Едем мы, скажем как-то с ним на предмет ревизии близлежащих рассадных магазинов. И на беду, по дороге вдруг пиво кончается. Ну, проблема не очень страшная — по пути много маленьких магазинчиков, которые у киприотов носят почему-то название периптеро. Сельпо, по-моему, правильней было сказать.

Остановились у ближайшего. Мичурин пошёл по покупки, а я в машине остался ждать. Пять минут жду, десять жду. Нет Мичурина. Странно, думаю, что он там, пиво выбирает так долго? Тем более странно, что мы с ним давно уже определили для себя наше пиво. Не то, что за два евро и не за евро пятьдесят. И даже не за евро десять. Наше пиво в разных магазинах стоит от семидесяти пяти центов до семидесяти девяти. Нет, есть, конечно, магазины, где его и по восемьдесят два цента продают, но мы в такие принципиально не заходим.

Пятнадцать минут жду. А может быть, он там торгуется? Да за это время любой продавец ему уже бесплатно бы пиво отдал!

Подождав ещё минут десять, я почувствовал неладное, и сам пошёл в магазин. Мичурина там не оказалось. Странно, ведь я видел, как он туда входил. Неужели продавец, не выдержав словоохотливости моего друга, расчленил его, и куски попрятал под прилавок? Я пристально посмотрел в глаза продавцу и в ответном взгляде уловил некоторое беспокойство. Но бить его сразу было бы некрасиво, и я ещё раз обошёл все витрины и полки, вглядываясь в каждую банку. Мичурина не было. Тогда я уже с серьёзными намерениями к продавцу. А у того морда чёрная, волос чёрный, по всему видно, что ему зарезать человека всё равно, что банку с пивом открыть.

Продавец затрясся, но не признаётся. Да, говорит, видел я здесь какого-то странного русского, он все банки с пивом перещупал. Но куда он потом делся, не заметил — другие покупатели отвлекли. Я ему задушевно так говорю, что ты чё, мол, блин, все рамсы попутал? Мы русские, таких обидок не терпим, говорю. Выдай мне хоть что осталось, а то я твою периптеру сейчас вдребезги и пополам, как любит говаривать Михал Михалыч. При упоминании имени Михал Михалыча продавец мелко задрожал, и даже слеза навернулась на его глаза. Это правильно, я сам от Михал Михалыча не всегда могу сдержать слёзы.

Однако, несмотря на то, что чёрное лицо продавца побелело, труп он мне не соглашается выдать, чтобы я предал его земле по нашим христианским обычаям. Тогда я ещё раз обошёл магазин. И обнаружил завуалированную дверь в подсобку. Не раздумывая больше ни минуты, я ринулся туда. Там опять никого. Мешки какие-то, ящики и холодильник размером в гараж. Нет, был там, конечно, и чёрный выход, но дверь закрыта изнутри. Ну, потряс я мешки, пошевелил ящики, устал. Дай, думаю, пивком свежим утолюсь из холодильника. Открываю дверь, а там на ящике с пивом Мичурин сидит и ледяным напитком из баночки греется. Сосульки на нём ещё не наросли, но выглядел он неважно.

Мичурин заметно обрадовался моему появлению и сразу же заговорил:

— Понимаешь, тут все стены железные, поэтому мобильник не работает.

— А, так ты сюда проверить работу мобильника забрался?

Оказывается, нет, ему пиво на витрине показалось недостаточно прохладным, и он решил взять в подсобке из холодильника. А дверь холодильника за ним возьми да и захлопнись. И изнутри она, оказывается, не открывается.

Вот такой он способный, мой Мичурин.

Так что я был готов поверить и в укусы змеи в неприличное место и в прочие его россказни. Например, он, напившись, любил рассказывать, что он полковник КГБ. Я делал вид, что верю. Но не настолько, чтобы интересоваться подробностями.

Неинтересно мне было так же и неважно, в какой день и час Мичурин придёт заняться моим садом. И придёт ли вообще на этой неделе.

У меня с Мичуриным отношения развивались стремительно, но в другом направлении, не как у Славика. Мы подружились. За первый месяц работы я успел уплатить ему шестьдесят евро, о чём до сих пор жалею, но больше я ему не платил, что как-то нивелирует ошибку первого месяца и даёт душе некоторое успокоение.

Предчувствие меня не обмануло. Мичурину очень понравилось, что я стремлюсь заполнить свой садик, как Ной свой ковчег заполнял. Чтобы всё было, но в отличие от Ноя я ограничил сферу своих интересов только съедобными растениями. Декоративные меня не интересовали, если только это не кактусы.

К тому же Мичурин оказался стойким приверженцем религии Бахуса и мы частенько стали сиживать у него или у меня с баночкой пивка или винца, чтобы не сказать вискаря, и обсуждать замечательные свойства того или иного злака. Тема эта настолько нам обоим доставляла удовольствие, что порой мы забывали даже свои саженцы поливать и те засыхали, укоризненно роняя головы.

Некоторое время Мичурин ещё вспоминал, что я ему деньги должен платить. Тем более, что уставший от замечательных рассказов о приключениях своего садовника Слава вынужден был с ним расстаться. Мне же расставаться с необязательным и словоохотливым садовником никакого резона не было, тем более, что когда у меня случился очередной денежный коллапс, я вынужден был взять взаймы у своего садовника 1000 евро без оговорённого срока отдачи. И если я, не дай бог, с Мичуриным вздумаю рассориться, кто меня потом кредитовать будет? Учитывая, что банки в этом вопросе давно ко мне охладели.

Особенно мы любим с ним ездить по всяким рассадникам, как я называю магазины, где продают саженцы, семена и рассаду. Бродя по гектарам всякой причудливой зелени, мы получаем истинное удовольствие, обсуждая тот или иной вид, и запивая это пивком. Приземистый и почти слепой Мичурин буквально на коленках ползает вокруг понравившегося ему экземпляра. Иногда ему что-то нравится настолько, что он начинал меня уговаривать купить это для моего сада. На что я обычно сухо отвечаю, что у меня нет денег, и как правило, не вру. Тогда Мичурин покупает это на свои деньги, не забывая упомянуть, что деньги я ему потом должен буду вернуть. С этим я никогда не спорю. Конечно, верну, но потом. Если потом, почему же не вернуть?

Затем Мичурин стал приносить мне из дому всякие химикаты и инструменты. Но инструменты постепенно выходят из строя, а химикаты заканчиваются, и тогда Мичурин обращается ко мне, что мол, надо бы прикупить то-то и то-то. Я вообще человек покладистый и никогда не возражаю — ну, надо, так надо — покупай. Он, бормоча себе под нос, что деньги я ему потом отдам, бежит в магазин.

При этом надо заметить, что сам Мичурин плодов нашего сада не ест. У него аллергия почти на всё, кроме водки, вина и пива.

А однажды Мичурин меня познакомил со своим коллегой, садовником Резо. Резо оказался хоть и тоже пьющим, но очень рукастым и работящим. И не таким балаболом. Нет, Мичурин тоже, конечно, рукастый и работать умеет. Но с годами это у него получается всё медленней и медленней. Тем более, что одна рука постоянно занята баночкой или коробочкой пива или вина.

Длинный, как каланча и высохший, как осенний лист, Резо заканчивает шестой десяток на этой прекрасной своими фруктовыми садами земле. Он даже меня постарше на несколько лет. Я почему-то с первого взгляда влюбился в этого человека. А он, когда узнал, что я книжки пишу, стал вдруг называть меня на «вы». Я возмущался, грозился, что тоже перейду на «вы», но Резо только виновато улыбался и обещал, что больше не будет. Обещаний своих, правда, не сдерживал. А когда я ему подарил свою книгу о его земляке Булате, он вообще потерял всякую адекватность. На следующий же день приехал и обрезал весь виноградник, как раз пора уже было. Это большая работа, я думал посвятить этому пару недель, но Резо очень быстро работает. За три часа он усыпал весь двор виноградными лозами по самое колено, собрал их в кучу, упаковал и погрузил в свой грузовик. Я очень настойчиво предлагал ему деньги, не помню ещё, чтобы я когда-нибудь бывал столь настойчив, если, конечно, не с женщиной. Но Резо оказался крепче. Крепче самой девственной девственницы из монастыря. От денег он категорически отказался. На это я ему отъезжающему кричал вслед, чтобы ноги его в моём саду больше никогда не было. Но Резо подло всякую весну и осень выбирает время, когда никого нет дома, приезжает и обрезает виноградник.

… А когда-то, больше тридцати лет назад, мы ведь шли с ним от Курского вокзала — он в институт землеустройства, а я в институт химического машиностроения. Эти институты по соседству были. Но шли мы не вместе — он чуть впереди или чуть позади. Мы тогда не знали друг друга. И этого мне очень жаль теперь.

Мы стали сиживать тёплыми зимними вечерами в моём или мичуринском дворе втроём. Резо рассказывал, что скоро уедет в свою родную Кахетию, он уже несколько контейнеров туда отправил с сельскохозяйственным оборудованием. Мичурин объяснял, как ему лучше обустроить его кахетинские гектары. Я плакал от любви и жалости к ним. Не вслух, про себя.

Резо постепенно осмелел и стал тоже какую-то деятельность в моём саду творить помимо виноградника. Я всё меньше и меньше участвовал в их дискуссиях по поводу будущности моего совхоза. Иногда они спорили, не договорившись, куда и что надо посадить. Я кивал и соглашался с обоими.

А на днях скандал случился. Резо давно уговаривал меня купить тонну перегноя, чтобы разбросать под деревьями — земля тут у меня очень бедная. Если можно назвать землёй известковые камни. Я ему всякий раз говорил, что позже, мол, сейчас у меня денег нету, а стоит это немало — 80 евро и ещё за доставку я Резо должен буду заплатить.

Тогда Резо заявил, что он всё равно привезёт, потому, что ему в оптовом магазине этот пакет, оказывается, забесплатно дадут, как постоянному клиенту, а доставки никакой и не будет, потому, что он всё равно мимо едет. Я ему отвечал, что на близких подступах к моему дому изрешечу его грузовик из берданки, если увижу, что он землю везёт. Резо утих, но что-то затаил.

А вчера таки еду я за конским навозом на соседское ранчо, там у них лошадок штук восемь. Я лошадок очень люблю — они навоз производят очень качественный. Ни с каким другим он ни в какое сравнение не идёт. Вот кроличьий тоже очень неплох, но насыщенный, зараза. Разбавлять надо, а то погорят корешки у питомцев. Опять же, полный багажник пока им набьёшь, это сколько же кроликов надо!

Хозяин ранчо, Никас, другой бизнес на лошадках имеет. Ну, там свадьбы, кареты, Рождество, Санта-Клаус… Если просто покататься кто-то захочет, тоже пожалуйста, двадцать евро в час.

Наши дочери очень дружат. Никас тоже со мной раза три знакомился, пока я научился его идентифицировать. И случилось это только тогда, когда я в первый раз у него навоз брал.

Ну вот, еду я, значит, за навозом к соседу, он метрах в трёхстах от меня, а навстречу гляжу — грузовичок резошный пылит. Поравнялись, остановились. Я, говорит Резо, к вам еду, я там у вас забыл что-то. Грузовичок у него закрытый, я не вижу, что внутри. Ладно, говорю, езжай, я сейчас навозом багажник набью и тоже буду, минут через десять.

Возвращаюсь, а Резо уже разгрузил тонну компоста и в ожидании меня карманным секатором деревья подрезает. Ладно, говорю, я тебе за эту землю всё равно деньги отдам. Он говорит, конечно, отдадите, но в Кахетии, когда вы ко мне в гости приедете. Пока мы с ним спорили, Мичурин появляется. Компост одобрил и сразу к деревьям. Вдруг, слышим крик, мат на весь посёлок. Оказывается, Резо неправильно персик обстриг, на который Мичурин четыре разных сорта привил. Выскакивает Мичурин из сада, весь красный, вино из коробки по дороге расплёскивает и чуть не с кулаками на Резо:

— Я твой виноградник трогаю! Не трогаю! Так какого же ты… к моему персику со своим поганым секатором лезешь?

— Я всё правильно сделал, — отвечает Резо, — А то было бы сто персиков, но мелких.

— А теперь будет пять, но крупных? — ярится Мичурин. — А ты понимаешь, что мне нужно было посмотреть, как ведёт себя каждая привитая ветка?

Я понимаю, что лишний здесь и бочком, бочком в глубь двора убираюсь. Чтобы не участвовать в скандале. Ведь я их обоих люблю, и мне трудно будет выбрать чью-то сторону.

Но вскоре они поутихли, и мы сели под виноградником отдохнуть после напряжённого дня.

Сидим, пивком оттягиваемся. Прохладная жидкость оргазмирует пересохшее до состояния камня с вкраплениями крыл птеродактиля горло. И даже говорить не можется. Изредка только перекидываемся ленивыми словами постепенно оживающих после ледникового периода давно вымерших животных.

Резо говорит:

— Лучок, что неделю назад посадили, неплохо взошёл.

Мичурин соглашается:

— Да, а ту кавафу, что у тебя в Турции, надо бы перепривить.

Турцией он называет те территории, которые я незаконно захватил за моим забором. Сам я предпочитаю эти земли звать временно оккупированной территорией.

Я тоже делюсь сокровенными мыслями с друзьями:

— Гибискусы опрыскать собираюсь.

Резо возражает:

— Мандора что-то мне не нравится. Надо бы подкормить.

Мичурин, сделав большой глоток из новой холодной баночки, резюмирует:

— Мушмула у забора цветом пошла. А ведь не ожидали мы с тобой, когда я её два года назад косточкой посадил.

Тут я его осадил, не люблю, когда зарываются:

— Простите, маэстро, но эту косточку посадил я!

Вот что мне не нравится в Мичурине, так это то, что он постоянно все лавры себе забирает.

Я прекрасно помню, как в горшок на веранде сунул пару косточек от только что съеденных фруктов. Одна была большая — авокадо, другая много меньше — мушмула. Я и забыл о них, когда из горшка вдруг выскочило небольшое, но наглое деревце. Стебель, или как ему самому, наверное, казалось, ствол, был прямой и блестящий, как лазерная указка. И своими огромными красивой формы листьями деревце как бы заявляло о своих особых правах на эту землю и эту веранду. Все остальные, присутствующие там же, как-то сразу сникли, пожухли и поскучнели при виде такой красоты. Тархун в соседнем горшке вовсе засох.

Почему-то я решил, что это авокадо выросло. Может быть потому, что название красотой своей соответствовало красавцу-гордецу.

Решил я это деревце убрать с веранды, чтобы оно остальных не травмировало. Да и не солидно это — полноценному фруктовому дереву, как герани какой-нибудь недоделанной в горшке расти. Надо его в сад, на временно оккупированную территорию. Позвонил посоветоваться Мичурину. Тот велел ничего не трогать, он сам выберет место для посадки. И да, выбрал и посадил, объяснив мне при этом, что это мушмула, а не авокадо никакое.

Вскоре выяснилось, что он очень близко к забору посадил это гордое дерево. Буквально через год оно разрослось так, что я уже за судьбу забора стал опасаться. И зацвело миллионом красивейших цветов. Эта мушмула напоминала мне чем-то ребёнка, который хочет, чтобы всё родительское внимание только ему доставалось. Мичурин, как велят правила педагогики, внешне прохладно к дереву относился. Дескать, из косточки… Уродит ли вообще, а если уродит, то кого? Но потом, отведши меня в сторонку, чтобы мушмула не услышала, шептал мне на ухо:

— Если фрукты будут некрупные, перепривьём.

Но фруктов не случилось никаких. Мичурин сказал, что он же говорил, что если из косточки выросло, то это дичок. Ничего этот непомерно разросшийся красавец нам не даст. Мичурин настаивал, что сей же час эту мушмулу надо обрезать, как следует и привить хорошим сортом — у него как раз есть одно дерево на примете в чужом саду.

Я не захотел. Подождём, говорю, до следующего года.

В следующем году дерево взялось за ум. Или оно подслушало наши с Мичуриным разговоры. Мушмула дала столько прекрасных плодов, что сами мы съесть их не могли, и пришлось раздавать соседям.

Однако я отвлёкся. У меня так всегда бывает, если я о любимых вспоминаю.

Сидим мы значит с Резо и Мичуриным. Холодным пивом горла оргазмируем, а тут возьми и появись откуда ни возьмись Боря болгарин, сосед Мичурина.

Несмело как-то входит в калитку и лаптоп подмышкой держит. Весь такой лучистый, доброжелательный и готовый поработать за пять евро в час. Он вообще мечтает у меня в саду работать Неважно что: уборка двора, прополка огорода или полив цветов. А зачем он мне нужен, если любой бангладешец за пять евро десять болгарских часов отработает и ещё сдача на пиво останется?

Поздоровавшись, Боря постоял немного, от пива отказался пока, а потом меня в сторонку отзывает и раскрывает свой лаптоп. А там шея женщины какой-то. Увитая огромным многорядьем жемчугов. Я говорю Боре, что жены мне вполне хватает, и даже не хватало бы, я сам привык решать этот вопрос. А он, оказывается, не женщину, а это многорядье мне предлагает.

— Боря, — говорю я, — у кого из нас белая горячка? Я разве когда-нибудь говорил тебе, что интересуюсь жемчугами?

А он на меня руками машет:

— Дурак, я же тебе хороший бизнес предлагаю! Хозяин в Болгарии владеет этим. Сейчас у него проблемы и он отдаст это очень дёшево! Цена ожерелью пять миллионов евро. А он готов уступить за полтора! И ещё мне десять процентов оттуда! Я хочу их поделить с тобой. Я знаю, что у тебя много богатых друзей!

Я сглотнул набежавшую слюну и сказал:

— Боря, а можно я уже сейчас поделю наши барыши? Возвращайся к столу и возьми банку пива из пакета на полу. И больше никогда мне ничего подобного не предлагай, а то я эту банку у тебя через суд обратно отыграю, и все судебные издержки как раз покроет твоё замечательное ожерелье, евросоюзец ты хренов!

Он сначала решил обидеться, заморгал-заморгал своими пятидесятилетними моргалками, но банка пива всё же перевесила.

Я вернулся к столу и пиву, Боря трусил следом, оставивши свой лаптоп на заборе. Мичурину я сказал:

— Кумкват думаю на лимон, тот, что в поле, привить. Только надо такой, как у Кати растёт.

Мичурин обстоятельно замял сигарету в пепельнице и молвил раздумчиво:

— Пожалуй… Но там мне одна ветка понравилась, я на неё мандору привью.

Бывает в трамвае разойдётся, разгуляется какой-то хам. И никому с ним связываться с не охота. Наверняка настроение себе испортишь, а ведь можно ещё и по лицу получить. Вон он какой — здоровый, красномордый, уверенный в себе. Вот мерзавец и изгаляется всё больше, видя свою безнаказанность. А мы — кто в газету уткнулся, то в окно смотрит, отрешившись от окружающего. И только спортсмен какой-то красивый с клюшками для гольфа в окно не смотрит, чувствуется, не очень боится хулигана. Но сам тоже не вмешивается — его-то хулиган не задирает. К тому же на нём дорогой спортивный костюм, жалко будет его испортить. И лишь старушка какая-то пытается по-доброму увещевать разбуянившегося хама, дескать, успокойся, касатик, вон сядь на моё место у окошка, отдохни, проспись. А он и старушку по адресу громко посылает, и она сразу замолкает и на ближайшей остановке быстро семенит к выходу вслед за смелым спортсменом и остальными.

А недавно едем мы тоже в трамвае. А в вагоне опять хам нетрезвый. Интеллигенты опять кто в окна, кто в книгу. Спортсмен бицепсами поигрывает и смело резинку жуёт. Старушка пытается увещевать, пока её не послали. Надо бы выйти на ближайшей остановке, да что-то с тормозами случилось, не останавливается трамвай.

А хулиган всё распоясывается. Потом выбрал одного поинтеллигентнее и нос ему разбил. Но вскоре устал, затих, задремал. В набежавших сумерках стали шёпоты раздаваться возмущённые. Интеллигенты собрались в кучку и решили, что когда хам проспится, они ему своё единодушное неодобрение выразят. Спортсмен сказал, что не даст гаду своими клюшками в гольф играть. Старушка просила пассажиров быть добрее и настаивала, что вместе они, всем миром должны хулигана перевоспитать.

Утром хулиган проспался, обвёл осоловелыми глазами вагон и поинтересовался, не слишком ли он вчера шумно себя вёл. Все кинулись его успокаивать:

— Да ерунда! Дело житейское, со всяким может случиться!

Интеллигент с распухшим носом тоже застенчиво улыбался и пожимал хаму руку в знак примирения. Спортсмен обещал виновника торжества в гольф играть научить. Старушка умильно наблюдала, как громила достаёт из своей бездонной авоськи опохмелку. Все были счастливы. До обеда. В обед опохмелившийся снова занервничал. В этот раз, он, прежде чем уснуть выбил все зубы другому интеллигенту.

Возмущению вагона не было предела. Интеллигенты сказали, что отныне они отказываются с негодяем есть за одним столом. Спортсмен, угощая товарищей по несчастью пирожками, которые ему испекла мама, поклялся, что пусть только этот хам проспится, и он будет сурово наказан. Он ему не даст попробовать своих пирожков! На что старушка возразила, что это будет не совсем по-человечески, и если проспавшийся раскается и попросит прощения, пирожка ему всё-таки следует дать. Тогда он увидит, какие мы добрые и сам станет добрей.

С первыми лучами солнца возмутитель спокойствия, сладко потянувшись, открыл свои красные близко посаженные друг к другу глаза. Старушка сразу к нему и зашептала что-то, по-матерински гладя его свалявшиеся волосы. Тот выслушал, встал и сказал, что виноват, вчера он немного погорячился, и он просит прошения. Спортсмен тут же протянул раскаявшемуся самый румяный пирожок. Пирожок пришёлся очень кстати — нужно же было чем-то закусить сегодняшнюю порцию из бездонной авоськи. Потом закусивший начал петь и заставил всех подпевать. Интеллигенты подхватили несмело и только спортсмен решил продемонстрировать себе свою независимость и лишь беззвучно открывал рот. Но его маленькая хитрость не укрылась от подозрительных глазок запевалы. Он начал закипать от такого неуважения. Наконец, распалив себя до нужной кондиции, хулиган направился к внезапно побледневшему спортсмену.

А трамвай всё набирает ход, и слышатся уже крики с улицы, чтобы кто-нибудь догадался дёрнуть стоп-кран. И только пассажиры вагона не догадываются, что мчатся уже на всех парах навстречу своей гибели.

Источники: http://teksty-pesenok.ru/rus-garik-sukachev/tekst-pesni-gibel-kurska/1776487/, http://mirpesen.com/ru/neprikasaemye-garik-sukachev/gibel-kurska-ac.html, http://mgizatulin.livejournal.com/